первый псто - почти все мои миники, они все равно были небольшие.
это для меня был такой текст боли, когда я замахнулась на слишком серьезные и восхитительные для меня вещи.
я ужасно люблю Носферату и люблю историю их клана. а про Матриарха в кланбуках три строчки. это меня ужасно расстраивало, и я решилась написать про нее что-нибудь.
я грызла себе руки и ненавидела этот текст, дописывала и перписывала его, разводила рыдания и истерику в команде и асечке, ужасно боялась читать отзывы на него и вообще. чоужтам, я и перечитывать его опасаюсь.
но в оправдание могу сказать, что я ужасно хотела написать про нее что-нибудь классное, потому что Матриарх в моем понимании божественна. но что получилось, то получилось.
Название: Матриарх
Автор: the absurd.
Бета: Helga Rais
Размер: 1713 слов
Пейринг/Персонажи: Матриарх Носферату, ОМП (Никтуку)
Категория: джен
Жанр: мистика
Рейтинг: R
Краткое содержание: немного о том, как появился клан Носферату, и о той, кто его создал
Примечание: расчлененка, вольное толкование канона
Считается, что основателями 13 кланов вампиров являются Патриархи - вампиры третьего поколения, "внуки" Каина. Но Носферату - те из них, кто вообще верит в легенды - предпочитают рассказывать, что настоящая праматерь их клана - некто, кого они зовут Матриарх. Вообще-то, Матриарх сама по себе дитя Патриарха Абсимилиарда. Но так как Абсимилиард приказал остальным своим детям (которых называют Никтуку) уничтожить всех Носферату, то и считать его отцом клана никому особенно не хочется.
Дисклеймер: Мир принадлежит Беловолкам - и я тоже. и прекрасная Матриарх, собственно, тоже не моя - и я бы не рискнула претендовать.
читать дальшеМатриарху спалось неспокойно. В последний год ее сон заполоняли воспоминания о прошлом, настоящем и будущем, она ворочалась в своем ложе глубоко под землей, зная, что скоро полные ненависти братья и сестры придут, чтобы пробудить и снова попытаться убить ее.
Матриарх пыталась вспомнить последнюю ночь своей жизни, но в памяти всплывал лишь собственный страх и лик чудовищного вампира со шрамом на лице – Отца, – который, насилуя ее, вгрызался острыми клыками в ее шею и пил кровь до тех пор, пока не иссушил ее некогда прекрасное тело до конца. Этим монстром был Абсимилиард, но это имя Матриарх узнала гораздо позже. В ту ужасную ночь, когда кровь вернула ее к жизни, она знала лишь одно: нужно бежать, не останавливаясь, как можно дальше. Наутро, едва не погибнув от солнечных лучей, Матриарх осознала: это чудовище – дитя Каина, которого в Первом Городе почитали как бога, и оно передало проклятие бессмертия и ей. Дальнейшие воспоминания путались – в голове появлялись образы леса, полного страшных хищных зверей, который стал ее новым домом и укрытием; ей снились бесконечный побег и покорные Абсимилиарду монстры – такие же вампиры, как и она, – идущие по ее следам и жаждущие ее смерти.
Никтуку. Еще одно имя, пробуждавшее в дремлющем разуме Матриарха ненависть. Имя целой семьи детей Абсимилиарда – всех, кроме нее самой и еще двоих, о которых сама Матриарх знала немного. Отец привязывал их к себе кровью, как это делал Каин, и Никтуку были вернее любого пса. Они бежали за ней через лес, но пропали через несколько ночей, и теперь Матриарх со странной тоской вспоминала те ночи, что не были заполнены бегством. Тогда она спокойно бродила по лесам, и никто не смел напасть на нее – ни животные, ни кочующие племена людей. Матриарх могла ходить среди них невидимой и питаться их кровью, когда они спят, или же показываться на глаза смертным, в те времена знавшим о вампирах не понаслышке, и забирать их кровь в обмен на помощь или защиту. Временами она думала, что могла бы основать свой город. Но однажды, проснувшись, Матриарх увидела на сгнивших руках своих клок собственной кожи с лица; ее прекрасное тело иссохло и покрылось уродливыми наростами, густые волосы вылезли, а кости переломались и изогнулись. Ночь, когда Матриарх утратила свою красоту, была самой ужасной, и даже теперь, во сне, она сжимала изуродованные, покрытые слоем застывшего гноя руки в бессильном отчаянии. Прошли годы, прежде чем Матриарх узнала о предательстве Абсимилиарда и проклятии, которое Каин наслал на него и всех его детей, но ей не нужны были какие-то еще причины, чтобы ненавидеть собственного создателя. До рассвета Матриарх оплакивала свою красоту, и дикие звери приходили к ее убежищу, чтобы слизать кровавые слезы с земли. Именно они стали ее первыми верными слугами, днем и ночью следящими за каждой тенью. Сквозь сон Матриарх и теперь слышала вой и рычание зверей – совсем других, но тоже преданных ей. В их голосах ей слышалась тревога.
После той ночи Матриарх скрылась от глаз смертных, стыдясь своего уродства и ненавидя его, и начала создавать собственную семью. Она забирала слабых и больных, уродливых душой или телом и даровала им бессмертие, силу… и проклятие Каина, навсегда изменяющее их внешность. Матриарху было бесконечно жаль собственных детей, вынужденных постоянно прятаться от чужих глаз, но она нуждалась в них. Она лелеяла мечту о мести, но никогда не действовала открыто, потому что знала: возле убежища ее создателя всегда бродят его дети, изуродованные и еще более обозленные, чем раньше. Но Матриарх никогда не оставляла мысли о том, что однажды она и ее семья смогут уничтожить Абсимилиарда, и, может быть, тем самым избавиться от проклятия Каина. Поэтому она продолжала побег, оставляя за собой длинный кровавый след и все новых и новых детей – семью Носферату. Но, как рассказывали ее дети, знавшие множество легенд и слухов, Абсимилиард тоже хотел избавиться от проклятия, и для этого задумал отдать Матриарха Каину, надеясь этим заслужить прощение. Узнав, что та по его примеру создала собственную семью, он впал в ярость и приказал уничтожить всех. У них оказалось гораздо больше общего, чем можно было бы представить – Матриарх долго смеялась, услышав эту легенду, и смех ее, с трудом прорывающийся через искореженное проклятием горло, был похож на карканье и собирал любопытное воронье. Никтуку не заставили себя ждать – тени, еще более уродливые, чем она, полностью покорные воле Абсимилиарда и жаждущие лишь смерти Матриарха вновь вышли на охоту. Она снова была вынуждена бежать, бросив все и оставив своим детям лишь один приказ: «Прячьтесь». Матриарх снова шевельнулась во сне, чувствуя, что наверху, над ее убежищем, появились чужаки. Воспоминания о далеком прошлом мелькали в памяти: она должна была вспомнить все прежде, чем пробудиться.
Семья разрасталась, ее дети были повсюду – даже там, куда вампиры других семей не решались заходить очень и очень долго. Они всегда помнили – или просто чувствовали, – что за ними следят, и по наказу Матриарха научились прятаться лучше, чем кто-либо. Совершеннее них в этом искусстве были только Никтуку. Проходили столетия, и многие Носферату забыли как о них, так и о своей общей Матери. Но сама Матриарх помнила о своих детях всегда и непрестанно наблюдала за семьей, своими глазами или чужими; она гордилась детьми и продолжала жалеть их, мечтая, что когда-нибудь проклятие, принесшее им столько страданий, будет снято.
Матриарх вспоминала, как нашла свой нынешний приют. Когда ей надоело убегать и прятаться, она пришла в этот лес и несколько месяцев приручала местных животных и птиц, а потом древним обрядом создала себе надежное убежище глубоко в земле, и там погрузилась в глубокий сон. Никтуку не одно столетие искали ее укрытие, но сейчас чутье подсказывало, что ее обнаружили. Это значило, что пришло время пробудиться.
Чужак, пришедший на ее землю, наконец сбросил пелену невидимости; теперь Матриарх могла посмотреть на него глазами птиц, рассевшихся на ветках растущих рядом деревьев. Ее охватил гнев: пришедший Никтуку волочил за собой парализованное, пробитое колом тело одного из ее детей. Он с ненавистью оглядывался по сторонам, зная, что за ним наблюдают. Бросив тело рядом с собой, Никтуку прохрипел что-то, но в этих звуках нельзя было разобрать ни слова – проклятие деформировало его череп так сильно, что он не мог даже говорить. Он не мог добраться до нее, пока она лежала глубоко в земле: тело Матриарха оберегали древние как мир, огромные чудовища, похожие на червей, прячущиеся в земле с момента ее создания. Матриарх тоже знала это, и теперь она догадывалась, что собирается сделать Никтуку. Мысли заполняли ее сознание гневом, но пробудиться от сна, длившегося не один век, было не так просто, и сейчас Матриарх в бессильном гневе наблюдала, как Никтуку терзает ее дитя. Он разрывал грудную клетку молодого Носферату когтями, которых на каждой руке у него было не меньше десятка, рвал его плоть с таким остервенением, что брызги крови летели во все стороны. Дитя Матриарха не могло даже закричать – оно лишь смотрело, как Никтуку отрывает клочья покрытой чешуей плоти от его руки, а потом переламывает кость и отшвыривает изуродованную конечность в сторону. Какофония звуков накрыла молчавший веками лес: птицы отчаянно кричали, где-то неподалеку взвыли волки и дикие псы, казалось, даже в шелесте листьев слышалась ненависть, но для Матриарха ничто не могло заглушить безмолвный крик ее дитя. Она чувствовала его боль, как свою собственную – каждый удар когтями, каждый перелом – и так же ясно ощущала его всепоглощающий страх. Матриарх отчаянно пыталась пошевелиться, но тело отказывалось слушаться. В какой-то момент кошмарная боль ослепила и оглушила ее. Когда Матриарх, успокоившись, снова посмотрела на происходящее наверху глазами верной ей птицы, она увидела, что туловище Носферату лежало, лишенное уже всех своих конечностей. На лице вампира застыла гримаса ужаса. Никтуку торжествующе сжимал в кривых руках куски мяса, а из дыры в его глотке рвался скрипящий клекот, заменявший ему смех. Он не имел возможности добраться до Матриарха сам, но мог заставить ее подняться из-под земли. Никтуку рассчитывал на то, что из-за длительного сна она станет легкой добычей.
Подобное тянется к подобному, и капли крови Носферату пробивались сквозь слой земли, устремляясь к своей создательнице. Как только первая из них коснулась тела Матриарха, та смогла открыть глаза. Ярости ее хватило бы на то, чтобы уничтожить весь мир. Земля расступалась перед ней, когда она выбиралась из своего убежища. Никтуку наверху замер в предвкушении – монстру, который знал лишь убийство и служение Абсимилиарду, неоткуда было знать, какова может быть ярость матери. Прежде чем увидеть саму Матриарха, Никтуку услышал ее вой, и в следующий момент на него налетели животные, из поколения в поколение защищавшие Матриарха. Пока она сама, неловко пошатываясь, выбиралась из земли, десятки птиц кружили над Никтуку, отклевывая кусочки от его тела. Они уносили маленькие лоскуты кожи и кусочки мяса в когтях и бросали их у ног Матриарха. В ноги Никтуку вцепились зубами огромные псы, удерживая его на месте, и тот не мог ни исчезнуть, ни отогнать их. Он лишь бессмысленно махал руками и кричал что-то неразборчивое. Матриарх триумфально смотрела на то, как одна из птиц уносит в когтях глаз Никтуку, подернутый мутной пеленой зрачок которого все еще бешено вращался, пытаясь сосредоточиться на ненавистной матери Носферату. Крик вампира сменился хриплым скулежом, и Матриарх оскалила рот в безумной, полной хищной радости ухмылке. Она была счастлива знать, что Никтуку страдает от боли так же, как страдало ее дитя.
Когда Матриарху надоело наблюдать за истязанием Никтуку, она сделала шаг к нему, и звери покорно отступили, а птицы разлетелись. Все они, рассевшись неподалеку, внимательно наблюдали, как их хозяйка и покровительница подходит к Никтуку. Тот выглядел немногим лучше растерзанного им Носферату: оголенные перекрученные мышцы, на которых кое-где еще оставалась кожа, обнажали пожелтевшие кости; одного глаза у него уже не было, а второй размеренно стекал по щеке. Он стоял на одном колене – от второй ноги осталась почти одна только кость – и опирался руками о землю, обнажая все три ряда клыков в отчаянном оскале. Он попытался отползти, волоча за собой бесполезную ногу, но остановился сразу же, как только почувствовал, что Матриарх, присев рядом с ним, положила высохшие руки на его плечи. Истерзанный и слепой, он яростно рычал и пытался ранить Матриарха, когда та пила его кровь. Но Никтуку терял силы, и уже через несколько секунд мог лишь слабо подергиваться.
Выпив его до конца и равнодушно отбросив пустой труп, Матриарх подошла к Носферату. Тот все еще был жив, несмотря на крайне тяжелые повреждения, и во взгляде его читались ужас и восхищение. Склонившись над изувеченным туловищем, Матриарх оскалилась в страшном подобии улыбки и достала кол из груди Носферату. Она знала, что где-то далеко в это же самое время проснулся и Абсимилиард, и, наконец, решилась на то, чего всегда так хотела. Сейчас она должна была унять крик своего ребенка и исцелить его раны, но сразу же после этого Матриарх поведет всех своих детей на войну, которая станет последней для нее или для ее Отца.
а это мой фемслеш.
и этим все сказано.
джен, знаете ли, определенно моя категория хотя вообще изначально никакого фемслеша там не было, но четвертый левел явился ко мне и потребовал дань.
а еще бартер любезно подсказал мне, что этот текст недобечен, но мне пока что лень, пардон
Название: Узы
Автор: the absurd.
Бета: Helga Rais
Размер: 1513 слов
Пейринг/Персонажи: Зои (Носферату), Даниэль (Тореадор)
Категория: фемслеш
Жанр: ангст
Рейтинг: NC-17(кинк!)
Краткое содержание: Одной из самых чудесных и ужасных особенностей витэ Сородичей является возможность превратить в раба практически любое существо, которое отведает его трижды (Вампир: Маскарад, исправленное издание)
Примечание: насилие
Дисклеймер: Мир принадлежит Беловолкам - и я тоже.
читать дальшеЗои была очень зла. Она не могла понять, как так получилось: ведь они с Даниэль всегда были вместе. «До самой смерти и после нее», – обещали они друг другу, и вот смерть разлучила их. Даниэль заполучила вечность, полную сияющих красавцев и манящих возможностей, а Зои достались канализация, вскрывающиеся язвы по всему телу и перекосившееся от проклятия лицо. Зои лишилась всего; что хуже, она лишилась Даниэль, и это было несправедливо. О, как сильно Зои злилась из-за этой несправедливости.
Но сейчас у нее появилась возможность исправить ее. Тот мерзкий, почти не похожий на человека урод, обративший ее, рассказал Зои, как можно восстановить справедливость. Скоро все будет так, как должно быть.
***
Даниэль в сотый раз потянула за цепи, которыми ее приковали к стене – они были все так же крепки. Надежда на побег стремительно таяла, ей оставалось только смириться и ждать. Вот уже четыре дня она сидела где-то под городом, в комнате, в которую Зои затащила ее. Вокруг бегали целые полчища крыс, и Даниэль казалось, что они следят за ней. Крысы не давали спать – стоило только отключиться, как они окружали ее, ползали по телу, иногда пытались укусить – или отгрызть кусочек, чтобы добраться до крови. Даниэль была очень напугана. Что еще хуже, она видела: в существе, которое ее похитило, ничего не осталось от Зои, от ее милой Зои, – теперь там было лишь это ужасное, гниющее, сочащееся злобой чудовище.
Зои, словно услышав эту мысль, сбросила с себя покров теней и показалась. На ее лице – искореженном, безгубом, с дырой в щеке и огромной язвой на месте правого глаза – смутно читалось торжество. «Даниэль, – отвратительный хриплый голос. – Милая Даниэль. Видишь, что они сделали со мной?» Та инстинктивно зажалась в угол, заметив, что дыра в щеке Зои расширялась и сужалась, когда та говорила. «О, так сейчас я отвратительна тебе?» – Зои, казалось, почувствовала этот ужас, склонилась к ней, и в какой-то момент Даниэль показалось, что чудовище поцелует ее. «Превратится ли она в принцессу?» – нелепая мысль успела мелькнуть в голове Даниэль прежде, чем Зои наотмашь ударила ее по лицу. Потом снова, и снова, и снова – она яростно избивала Даниэль, а потом, взвыв, как животное, вцепилась ногтями в ее лицо. Та протяжно закричала, но Зои, казалось, вошла во вкус: содрав с Даниэль блузку, она оставляла длинные, неровные, рваные царапины по всему ее телу, то ли пытаясь оставить так свои метки, то ли желая сделать ее такой же уродливой, какой была Зои. Самой Даниэль оставалось лишь сдерживать вой и повторять, что она ни в чем не виновата. Все прекратилось в один момент: Зои схватила Даниэль за горло и ударила ее о стену, а потом просто отошла на несколько шагов. Она рассматривала то, что сделала, с таким ледяным спокойствием, будто бы не было никакого приступа ярости, будто бы только что кто-то другой пытался изорвать тело Даниэль в клочья, и ее неуверенность выдавали лишь крепко сцепленные руки. Даниэль тихо всхлипывала, обхватив руками колени и опустив голову. Через несколько минут Зои все же решилась подойти к ней; та вздрогнула, когда она провела окровавленной рукой по волосам Даниэль и улыбнулась: «Ты поймешь, Даниэль. Скоро все будет хорошо». Перед тем, как уйти, Зои разрезала себе руку и дала ей отпить своей крови.
***
Зои была почти довольна. Все шло по плану: как она и ожидала, Даниэль оказалась слишком слабовольной, чтобы хоть как-то сопротивляться. Она лишь сидела в своем углу и время от времени начинала истерически всхлипывать, хохотать или звать Зои – последнее было самым интересным. Уродливая крыса, Сир Зои, не соврал ей по поводу уз и их силы. Теперь она, растягивая удовольствие, медлила с их закреплением: смотреть, как Даниэль мечется между любовью и ненавистью, было любопытно. Отчасти Зои было стыдно и за это, и за тот приступ бешенства, что накрыл ее в их прошлую встречу, но у нее совершенно не было сил выносить это отвращение во взгляде. Она ненавидела себя, но чувствовать эту же ненависть со стороны кого-то другого было гораздо хуже. Тем более, когда этим «кем-то» была Даниэль. Она просто не имела права ненавидеть Зои; в конце концов, все заслуги Даниэль заключались лишь в том, что ей повезло подвернуться клану красавчиков. Да и царапины зажили довольно быстро, утешала себя Зои, из-под покрова невидимости рассматривая растерянную, испуганную Даниэль.
Когда Зои снова пришла к Даниэль, та отпрянула и зажалась в угол. «Ты боишься боли, милая Даниэль?» – та закивала. Зои даже нравился этот спектакль: теперь она была уверена, что не сорвется, и могла насладиться ситуацией. «Я не сделаю тебе больно», – она подошла ближе, протянула свои гноящиеся руки к Даниэль и вновь заметила отвращение в ее взгляде. Зои чувствовала нарастающий гнев, но старалась держать себя в руках. «Я кажусь тебе страшной?» – Даниэль отрицательно мотнула головой, и Зои потянулась своими отвратительными руками к ее лицу. «Когда-то ты их целовала, говорила, что не видела рук прекраснее, – Зои шипела, как рассерженная кошка. – Помнишь, Даниэль, помнишь?» Даниэль боялась гнева этой новой Зои, и ей ничего не осталось, кроме как целовать эти руки, и эти язвы, и просвечивающие кости. Закрыв глаза, она слизывала гной с незаживающих ран, и на мгновение Зои показалось, что все снова как прежде: они обе красивые и живые, и впереди – залитая солнечным светом прекрасная жизнь. Не удержавшись, она потянулась к Даниэль, приподняла ее лицо за подбородок и поцеловала так, как целовала все те годы, что они были вместе. Та, всхлипнув, обняла ее за шею, и Зои, прервав поцелуй, растянула безгубый рот в улыбке, открыв длинные, местами гнилые клыки. Даниэль, повинуясь инстинкту, отдернулась прежде, чем осознала, чем это может обернуться, но Зои не набросилась на нее – нет, на этот раз все должно был пройти по сценарию. Она знала, что на этом этапе узы еще не так сильны, но не могла удержаться: уложив Даниэль на холодный бетонный пол, она одной рукой расстегнула ее джинсы. Даниэль не сопротивлялась – то ли слишком испугалась, то ли сила крови не позволяла ей противиться воле Зои, – и та проникла в нее пальцами. Они обе знали, что мертвы и едва ли могут чувствовать что-либо, кроме голода, но Зои продолжала размеренно двигаться в ней, а Даниэль выгибалась и закусывала губу так, как делала это при жизни. Это был просто акт подчинения, часть спектакля, необходимая Зои для того, чтобы успокоиться. Она знала: все их чувства и отношения умерли вместе с ними, а то, что происходит сейчас, так же отвратительно, как сама Зои, как канализация, в которой она вынуждена жить. Но Зои упоенно целовала шею Даниэль, плавно опускалась ниже, ведя языком по ключицам, сквозь разодранную блузку покрывала поцелуями грудь, не прекращая движения пальцев. Если закрыть глаза, думала она, можно представить, что все как раньше, что Даниэль так холодна потому что замерзла, что произошло чудо. Даниэль по привычке погладила Зои по голове, намереваясь зарыться пальцами в некогда роскошные длинные волосы, но обнаружила лишь несколько прядей на иссеченном шрамами черепе и резко убрала руку. Чуда не случилось – Зои, оторвавшись от Даниэль, села возле нее и наконец сделала то, зачем пришла изначально: она рассекла свою руку, намереваясь снова поделиться кровью. Когда Даниэль попыталась отстраниться, Зои просто насильно запрокинула ее голову и влила алую жидкость ей в рот.
***
Даниэль не могла не признать, что скучала по Зои. Скучала, когда их разлучила ее смерть, скучала, когда узнала, что Зои тоже обращена. Но никогда она не скучала по Зои так, как теперь. Даниэль твердила себе, что должна ее ненавидеть, что Зои больше нет, что ей не по кому скучать и некого больше любить, но жаждала каждого ее появления, как заблудившийся в пустыне жаждет воды. Крысы уже не появлялись, и Даниэль даже могла забыться глубоким сном, но от этого было не легче: в каждом из них ей являлась Зои, мертвая или живая. А та словно знала об этом и появлялась все реже и реже.
Даниэль робко улыбнулась, когда увидела в проходе знакомый клубок теней. Зои, сощурив единственный глаз, внимательно следила за движением каждого мускула на ее лице. «Ты рада меня видеть, милая Даниэль?» – в ее голосе слышалось напряжение. Вместо ответа та протянула руку к Зои; она помнила, какова на ощупь эта иссохшая кожа, но очень хотела прикоснуться к ней вновь. «Ты наконец поняла, что ничего не изменилось?» – Даниэль пододвинулась к ней так близко, как позволяли цепи. «Ты должна быть моей», – она прижалась к Зои, когда та села возле нее. Сейчас, когда Зои была так близко, Даниэль не понимала, как могла ненавидеть ее, как могла не замечать этой красоты. Все, происходившее до сих пор, казалось ей сном; Даниэль знала лишь одно: все, чего она хочет, это снова быть с Зои. «Это было колдовство, – думала Даниэль, прижимаясь губами к ране на ее руке. – Но заклятие разрушено, и она снова моя принцесса». Зои, расслабленно улыбаясь, гладила ее по спине, пока та пила кровь в третий раз.
***
Зои наконец успокоилась. Даниэль снова безоговорочно принадлежала ей; она смогла победить разлучившую их смерть, пусть даже не слишком честно – можно ли вообще выиграть у смерти честно? – и теперь все вернулась на круги своя. А сейчас Зои даже могла заняться чем-нибудь полезным для своего Сира – она, в конце концов, вроде как задолжала ему. Она сняла со своей любовницы цепи – та была привязана к ней узами гораздо более сильными, – и теперь Даниэль сидела у ног Зои, обмывая ее высохшие, покрытые струпьями конечности.
Наконец-то все снова правильно, думала Зои, лениво почесывая свою рабыню за ухом. Наконец-то мы снова вместе, улыбалась про себя Даниэль, целуя регнанта чуть выше колена. Все так, как должно быть.
а это просто фик про
во время его написания была сожрана шоколадка и пачка печенек. и вообще, каннибализм пробуждает во мне голод. много голода. это одна из тех причин, по которой челлендж четвертого левела принес мне много боли.
Название: Испытание
Автор: the absurd.
Бета: Helga Rais
Размер: 1170 слов
Пейринг/Персонажи: Саймон Миллиган, Пиша
Категория: джен
Жанр: AU
Рейтинг: NC-17
Краткое содержание: возможно, Пиша не съела приведенного к ней Миллигана: в конце концов, он смог узнать гораздо больше, чем полагается смертным
Примечание: каннибализм
Дисклеймер: Мир принадлежит Беловолкам - и я тоже. Персонажи созданы безвременно ушедшей в другие, лучшие игровые миры Тройка Геймс *роняет скупую слезу*
читать дальшеСаймон Миллиган очнулся в пустой темной палате. Сел на жесткой больничной койке, попытался восстановить в памяти последние события: решение снять передачу о призраке медсестры, бродящем в здании заброшенной больницы, и кошмар, которым все обернулось... Саймон вспомнил искаженное ужасом лицо Кэтти, их сценариста; Роберта, бросившегося за девушкой, когда что-то схватило ее и потянуло вниз через дыру в полу. Саймон тогда, бросив камеру, побежал к выходу, где его встретил тот странный болезненно-бледный парень. Дальше воспоминания перемешивались с провалами в памяти. Вот Саймон у себя дома. Он сидит, запершись в шкафу, потому что думает, что так безопаснее. Потом снова видит парня из больницы. Как он вообще попал в квартиру Саймона? Тот сказал, что на самом деле ничего не произошло, просто друзья решили разыграть его и теперь ждут в больнице. Почему Саймон поверил ему? Вернувшись в это проклятое здание, он не обнаружил никого из своей команды – только женщину с сияющими глазами и татуировкой на лице. Она говорила что-то о страхе, а потом целовала Саймона в шею…
Саймон свесил ноги с кровати. Воспоминания о том, что произошло после, возвращались кусками и были похожи на отрывки какого-то кошмарного сна: поцелуй женщины – был ли это вообще поцелуй? – обернулся слабостью во всем теле, и Саймон потерял сознание, почему-то ощущая вкус крови во рту. Он вспомнил, что уже приходил в себя здесь, в этой палате, а потом засыпал и просыпался вновь, и что-то сверкало во мраке совсем рядом с ним.
Миллиган растерянно рассматривал палату, пытаясь понять, что же произошло, когда в проходе показалась та самая женщина с сияющими глазами.
– Наконец-то, – негромкий, абсолютно равнодушный голос. – Иди за мной.
– Что?.. Я помню тебя, ты…
– Идем.
Она развернулась и вышла из палаты. Саймон встал – тело, будто ватное, слушалось плохо – и неуверенно последовал за ней. В молчании они прошли несколько коридоров и спустились вниз, в морг. Здесь все выглядело еще хуже, чем наверху: дыры в стенах, повсюду паутина и разбросанные по полу кости, подозрительно похожие на человеческие. Саймон нервничал все больше и больше.
– Зачем…
– Ты прошел одно испытание, но это не значит, что сможешь вынести второе.
– Какое к черту испытание? Ты…
– Ты умер, – женщина произнесла это так, будто сказала, что сегодня хорошая погода.
– Ты сумасшедшая, да? – Саймон нервно хихикнул.
– Ты не дышишь.
Он замер и прислушался к своему телу. Женщина была права.
Саймон, как и абсолютное большинство людей, был свято уверен: если прекращаешь дышать – умираешь, а после смерти люди не ходят и не разговаривают.
Саймон Миллиган не дышал уже несколько минут, но только что ходил и разговаривал. Он мог бы даже сейчас сказать что-нибудь, если бы не был так растерян.
Женщина в это время подошла к каталке, на которой лежало накрытое черной тканью тело. Когда она сняла покрывало, Саймон узнал в мертвеце Роберта. Миллигану казалось, что он должен испытывать какие-то эмоции по этому поводу, но он не мог. Слишком абсурдной была ситуация: вот Роберт, он мертв, очень правильно мертв – лежит, холодный, бледный и какой-то умиротворенный. А вот Саймон, он тоже вроде бы мертв, но стоит и рассматривает труп друга. И даже не может впасть в панику, хотя стоило бы: он как-никак умер. Они оба умерли.
Женщина доставала какие-то скальпели и тонкие изогнутые ножи самых разных форм. Она была похожа на статую из мрамора – такая же бледная и равнодушная. Саймон в какой-то мере был даже уязвлен ее бесчувственностью: у него трагедия, а она спокойно раскладывает на столике рядом с каталкой всякие железки. Впрочем, такая уж ли трагедия? Он умер, но, казалось, ничего не изменилось, только голод появился зверский. Саймон облизнулся и тут же обнаружил еще одно последствие своей смерти: зубы будто бы уменьшились и заострились. Он уже почти решился задать хоть какой-нибудь вопрос женщине, но та неожиданно обратилась к нему сама:
– Я выбрала тебя, потому что ты почти добрался до правды, пусть даже и не осознал этого. У тебя есть чутье, которое однажды может привести тебя к мудрости и силе. Путь этот будет сложным, ибо мы считаемся проклятыми даже среди себе подобных: мы вынуждены не просто пить человеческую кровь, но питаться их плотью. И сейчас ты должен доказать, что способен на это. Ешь.
Услышав, что ему предстоит сделать, Саймон мгновенно позабыл все предыдущие слова женщины о причинах его смерти и силе и перевел взгляд на труп Роберта. Он вдруг вспомнил, как тот смеялся, когда Миллиган предложил сюжет про больницу, и утверждал, что это полный бред, но Кэтти тогда ответила, что из этого может получиться неплохая история. Кэтти любила страшные истории даже больше, чем Саймон. А потом Миллиган вспомнил, как Роберт и Кэтти строили планы на отпуск, когда шли сюда: они хотели слетать в Париж. А вместо этого так умерли. Все умерли. Так нелепо. Саймон снова облизнулся: зверский голод мешал думать. «Ешь», - сказала ему женщина, и что-то внутри Саймона явно было не против. Помотав головой в попытке отогнать эту мысль, Саймон наконец поднял взгляд на женщину и спросил:
– Ты серьезно? А если я откажусь, ты… – его голос прозвучал тихо и как-то жалобно.
– Убью тебя.
Саймон почему-то был уверен, что она сдержит слово. Он наугад взял длинный тонкий нож и снова взглянул на тело друга. «Он ведь уже мертв, ему все равно? Роберт, черт подери, если бы я только знал, что все так обернется, я бы никогда не привел тебя сюда…», – голод терзал Саймона все сильнее. Что-то внутри него просто жаждало этой плоти. И крови, в этом теле была еще и кровь. Стоило лишь подумать об этом, и Миллиган, к собственному ужасу, захотел разорвать кого-нибудь голыми руками, зубами… кого-нибудь свежего. «Живого», - пронеслось в его сознании. Саймон выронил нож и отшатнулся. Женщина неотрывно смотрела на него:
– Ешь, или я убью тебя.
Саймону хотелось жить, ходить, разговаривать. Есть. Саймону очень хотелось есть. В какой-то момент голод пересилил все остальное. Он поднял нож и подошел к телу друга. «Прости меня, Роберт, прости, прости…» – Саймон вонзил нож в плечо Роберта. Тот вошел в плоть легко, почти ровно вдоль кости. Миллиган удивленно взглянул на свою руку, сжимающую нож, а потом попытался отрезать кусок от плеча. Там должны были быть мышцы. Мясо. Кровь. Мир вокруг замер; труп перед ним перестал быть телом друга – просто плоть и кровь, облаченные в кожу. Резать было неудобно – нож явно был приспособлен не для этого, – но Саймон упрямо кромсал плечо мертвеца. Когда Миллигану наконец удалось отрезать – почти оторвать – кусок плоти, он на мгновение замер, рассматривая его. А потом осторожно лизнул окровавленный комок из кожи и мышц и тут же позабыл обо всех принципах и сомнениях: вкус крови был прекрасен, лучше всего, что он когда-либо пробовал. «Теплая будет еще вкуснее», – подсказывало что-то, но в тот момент это было неважно: в жестком мясе, которое он пытался разжевать, прятался драгоценный алый нектар, и Миллиган должен был забрать себе весь, до капли. Саймон откусывал плоть острыми, как у животного, зубами, глотал ее, а потом слизывал кровь с собственных рук. Он наверняка бросился бы к телу, изгрыз и иссушил его, но женщина – Саймон не заметил, как она подошла – перехватила его за руки и медленно отвела в сторону. Совершенно ошалевший от бури новых ощущений Миллиган не сопротивлялся, только смотрел в сверкающие гипнотизирующие глаза. Он видел в них одобрение.
– Ты справился, – она сунула ему в руки пакет с кровью. – Пей. Трапезу сможешь продолжить позже. Сначала я расскажу, чем ты стал, Саймон Миллиган.